Даже при первом прочтении бросается в глаза, что стихотворение Ходасевича отсылает к многочисленным текстам «золотого века».

На плотность цитатного плана в «Элегии» уже обращалось внимание. Так, Ю. И. Левин сравнил разговор духов в стихах Ходасевича со знамени­тым разговором зарниц-«глухонемых демонов» из стихотворения Тютчева «Ночное небо так угрюмо...»: «Одни зарницы огневые, <...> / Как демоны глухонемые, / Ведут беседу меж собой»^[1], указав, что образ при этом «дважды перевернут»^[2]. Как стихотворение о полете души в небеса, Левин сопостав­ляет «Элегию» с тютчевским «Проблеском» («И не дано ничтожной пыли / Дышать божественным огнем») и посланием «Е. Н. Анненковой» («Там все огромно и певуче» — «Все лучше там, светлее, шире»; «В родное древнее жилье» — «В мир. и чуждый нам и задушевный»^[3]). Изображение в «Элегии» земной жизни, согласно Левину, находит соответствие у того же Тютчева («.кто в летний жар и зной, / Как бедный нищий мимо саду, / Бредет по жестской мостовой»^[4]) и в «Поэте» Пушкина («Душа поэта встрепенется», «Тоскует он в забавах мира», «И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он»). Наконец, по наблюдению ученого, тема собствен­ной ничтожности, как и образ арф, могли быть навеяны и «Недоноском» Баратынского («Арф небесных отголосок...», «...я мал и плох.», «Бедный дух! ничтожный дух!»^[5]). Других исследователей, обращавшихся к «Элегии», больше интересовал не диалог с русской поэзией, а преломление платонов­ского мифа о душе^[6] и своеобразная стилистика стихотворения^[7].

Примечательно, что несмотря на ряд важных наблюдений, жанровые коор­динаты стихотворения Ходасевича прицельно не рассматривались, хотя они заслуживают отдельного внимания.

Дело в том, что «Элегия» Ходасевича, как это ни странно, — не только эле­гия или не вполне элегия. Как в первой трети ХХ века, так и сейчас, заглавие «элегия» отсылает, в первую очередь, к распространенной форме элегии меди­тативной и потому предполагает организацию текста в форме философского размышления, а также господство в нем сентиментально-лирических интона­ций. Стихотворение Ходасевича, однако, не в полной мере отвечает подоб­ным ожиданиям. Лиро-эпическое начало (сюжет, описывающий в настоящем времени полет души на небо), как минимум, равноправно с лирическим, если не перевешивает его. От размышления же лирический герой отказывается бук­вально, говоря о косности своего приземленного ума!

Характерная тематика, включающая в себя идею двоемирия, заставляет нас предположить, что «Элегия» содержит рефлексы балладного жанра. С другой стороны, резкие смены композиционных планов, черты высокого стиля, мотив парения свидетельствуют о явной связи с одической традицией. Сказанное, конечно, не означает, что в стихах Ходасевича нет черт элегии как таковой. Их мы рассмотрим ниже, а пока обратимся к оде и балладе.

Актуальность одической традиции для Ходасевича к моменту создания «Элегии» несомненна: за пять лет до того, в 1916 году, он написал критиче­скую заметку «Державин. К столетию со дня смерти», в которой выступил с апологией незаслуженно забытого поэта, а вместе с ним, подспудно, и «лже­классицизма». Державина в этой статье Ходасевич назвал «одним из вели­чайших поэтов русских»¹¹. Показательно то значительное внимание, которое Ходасевич-критик в контексте державинского творчества уделяет оде «Лебедь» и стихотворению «Ласточка», выделяя эти тексты как два стихотворения о смерти, душе и бессмертии:

^[1] Тютчев Ф. И. Сочинения. В 2 т. М., «Художественная литература», 1984. Т. 1, стр. 207.

^[2] Левин Ю. И. Заметки о поэзии Вл. Ходасевича., стр. 52.

^[3] Тютчев Ф. И. Сочинения. Т. 1, стр. 33; 186. Левин Ю. И.Указ. соч., стр. 51 — 52.

^[4] Тютчев Ф. И. Указ. соч., стр. 136 («Пошли, господь, свою отраду.»).

^[5]     Боратынский Е. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 3. Ч. 1. М., «Языки славянских культур», 2012, стр. 33 — 34.

^[6]     Магомедова Д. М. Символизм или постсимволизм? Символ «души» в «Тяжелой лире» В. Ходасевича. — В кн.: Магомедова Д. М. Филологический анализ лириче­ского стихотворения. М., «Академия», 2004, стр. 180 — 186.

^[7] В. Шубинский усмотрел в третьей строфе «Элегии» «слом интонации» — сочета­ние высокого и благозвучного слога, бытовой интонации и выразительной какофонии