свой набор характерных черт, которые при опросе получили наибольшие или наименьшие средние рейтинги. Так, камень H оказался близким к почве, проводящим время на улице, честным, надежным и при этом совсем не спокойным, не гламурным, не принадлежащим к высшему классу и не служащим в корпорации. камень G, напротив, принадлежит к высшему классу, лощеный, самоуверенный, спокойный, неповторимый и уж точно не из маленького городка. камень I также оказался неповторимым, оригинальным, самоуверенным, однако не спокойным и не живущим в маленьком городке.
мат, то есть Уродливый, как утверждает словарь Брокгауза и Ефрона, «установил коммунизм (касавшийся и жен), внушил, что обряды и всякие внешние религиозные предписания — излишни». для борьбы с религиозными предрассудками он решил уничтожить хадж и, в частности, важный объект хаджа — черный камень. камень из стены выломали, распилили пополам и сделали из него подставки для ног в нужнике султана. и что же? спустя двадцать лет выкупленная реликвия снова была вделана в стену.
Метаболический синдром
Некоторые «человеческие» заболевания исследуют на лошадях в рамках инициативы OneHealth — «одно здравоохранение на всех» в этой инициативе объединились ветеринары и врачи, чтобы предоставить всем своим пациентам одинаковую терапию. в конце концов, хотя мир населен множеством видов животных, все они друг другу родственники и все в равной мере заслуживают право жить без болезней.
Коля Лущик, смешливый и остроумный, рисовал карикатуры и дружеские шаржи. К некоторым моим материалам в «Комсомольце» он делал маленькие иллюстрации или заставки (например, к упомянутой статье об абстракционизме). Его сестра Наташа тоже устроилась в молодёжную газету. Помню её небольшой очерк «Шуметь кедрам» - о «магаданском Мичурине», Владимире Ивановиче Горазееве, на участке которого росли и клубника, и яблоня, и слива, и крыжовник. Это на Колыме-то, где «двенадцать месяцев зима, а остальное - лето». Потом Наташа перешла на телевидение. А Коля, не поступив с первого раза в институт, попал в армию, служил на Кубе. Позже всё-таки прорвался в Питере в Институт живописи и архитектуры.
Анатолий Черченко - поэт, один из авторитетов «Комсомольца», высокого роста, этакий интеллектуал в очках, очень похожий на молодого Василия Ливанова в фильме «Коллеги». Он был моим главным советчиком по вопросам искусства. Именно с его подачи я опубликовал в «Магаданском комсомольце» «разоблачительную» (время-то какое было!) статью об абстракционизме - «Искусство, которое не требует жертв».
Валентин Чёрных выглядел, по тогдашним нашим представлениям, как аристократ: аккуратно стриженный, с бородкой «а ля Хемингуэй», в элегантном костюме-тройке. Даже не верилось, что он уже отслужил в армии. Валентин писал в «Комсомольце» на морально-этические темы. Однажды в газету пришло письмо - из-за любви отравилась девушка. Завели уголовное дело. Валентин Константинович позже рассказывал: «Я пришёл по этому письму в прокуратуру и вижу: сидит маленькая, рыжая, очень симпатичная девушка - следователь, она вела дело. Вот она встала, подошла к шкафу, потянулась за папками, я посмотрел - до чего хороша!.. А ведь женщины такого рода меня обычно не привлекали, мне нравились высокие. А эта была маленькая, но.» Всё завершилось скоропалительным и недолгим браком.
Студия тоже задышала на ладан. Лекарева нам ничего не говорила, но её дочь проболталась, что у мамы последний сезон, и в июне они уезжают на материк. Пессимизм стал одолевать меня. И те, кто на небесах и ведут нас по жизни, направили меня в другое русло. Как-то на занятие в студию пришёл корреспондент молодёжной газеты Анатолий Черченко, сказал, что хочет сделать с нами интервью на радио. Он вспомнил меня ещё по первому письму насчёт студии и вдруг предложил мне написать рецензию на спектакль «Третье слово», на генеральной репетиции которого он был. «Попробуй, у тебя должно получиться».
[...] было указано на недостатки и в будущих действиях, где бойцам пришлось встречаться с настоящим противником, были эти недостатки учтены.
Было проведено с бойцами ряд бесед и после чего были отправлены на передовые позиции фронта.
Действие подразделений
а) подразделение командира взвода Трубникова/
до - 40о и при сильном ветре не было ни единого случая обморожения [...].
[...] 25 января 1940 года согласно приказа Военного Совета КБФ был направлен взвод сапёр в расположение командира Ладожской флотилии с задачей:
а) строительство и установка береговых батарей;
база «Ручьи». Остатки бетонных сооружений можно увидеть и сейчас в сойкинских лесах. Во время ВОВ здесь проходили тяжёлые бои, многие старинные деревни были сожжены и разрушены, среди них крупнейшее село Сойкино, о котором напоминают на самой высокой точке полуострова развалины храма Николая Чудотворца. На полуострове сейчас живёт около 2000 человек. Краеведческий музей в деревне Вистино. Древнейшее занятие населения - рыболовство в Финском заливе. - НБ.), а вторая - в Курголово.
Липпово, с населением 1515 человек. С сентября 1941 по январь 1944 была в оккупации. В 2007 году здесь жили всего 25 человек. Сейчас на берегу озера Ли- поское выросли дорогие коттеджи, стоимость самого скромного около пяти миллионов рублей. - Н.Б.), с Лавансаари на Сомерс, с Лавансаари на Малый и Большой Тютерс, с Соверса на Сескар, с Сейскара на Колгомпнью, Лаван- саари, Гогланд, с Сейскара на маяк Нерва, данные пути обвеща- тить (обвещатить или обвешить дорогу - обставить вехами: веша- ми, кольями, хворостинами. - НБ.), проделать дорогу, провести связь, устроить через фарватеры переправу, усилить лёд, произвести разведку льда по всем вышеуказанным линиям.
В одной из четырёх стад, образованных из двух больших, находились Маравье и несколько пастухов и ещё две женщины преклонного возраста. Они гнали оленей в сторону единственного надёжного перевала через Корякский хребет. Наступило майское утро, и Маравье со своими людьми после ночного перехода на день остановились на подступах виднеющихся в километрах двадцати высоких, покрытых снегом, гор.
Много оленей у Маравье и его сыновей. Всегда в достатке у них мясо. А об одежде и говорить нечего: она у них всегда добротная, тёплая. Но, может быть, также живут все люди Ма- равье, его пастухи? Например, Ринтувье. Потеряв Иленны, женится ли когда-нибудь он, имея трёх оленей? Скорее волки загрызут его оленей, чем станет их больше, поскольку у него нет важенок, которые могли бы плодиться, одни ездовые.
Тот в этот момент собирался выводить из кораля заарканенную им важенку с меткой оленей товарищества.
А Пилили между тем всё ещё подтрунивал над дедом. Потом вдруг замолк. Чем больше чукче чего-либо хочется, тем спокойнее и безразличнее старается он выглядеть. Так и он: молчит, но что-то заставляет его бесцеремонно расхаживать то туда, то сюда. Все поняли, что Пилили, этот здоровый мужчина средних лет, почти квадратный в фигуре, как обычно, затеял игру - померяться силой с каждым из присутствующих; и многие, глядя на него, почесали головы: задавит любого из сородичей. Пилили, видя, что никто не решается испытать свою силу с ним, покачал головой и, улыбнувшись, направился к яранге. Указывая рукой на жильё, он произнёс:
За ним двинулись остальные.
ПОСЛЕДНИЙ НОМЕР
|
З |
акончил очерк «Смерть в «Северной короне».
Ходили в «Народную правду». Взял № 5 и получил еще 400 тысяч.
Кажется, это был последний номер...
Впрочем, в редакции говорили о том, что в этой избирательной кампании одержана победа.
ДЕБАТЫ
|
По телевизору показывали дебаты между А.А.Собчаком и В.А.Яковлевым. |
Анатолий Александрович перепутал, видимо показалось ему, что он совещание в Смольном проводит.
- Вы что себе позволяете?! - накинулся он на своего бывшего заместителя. - Вы видели, где ваши портреты печатают?!
И он схватил нашу «Народную правду».
- Что это такое?!
И он уже хотел отшвырнуть газету, но Владимир Анатольевич нашелся.
ПРЕДВЫБОРНЫЕ СТРАДАНИЯ
|
Прошел - голосуй или проиграешь! - первый тур выборов губернатора Санкт-Петербурга. |
Во второй тур вышел действующий губернатор Анатолий Собчак, набравший 29%, и бывший вицегубернатор Владимир Яковлев (21,6%).
|
Получил сегодня в «То да се» 600000 рублей и еще в «Народной правде» за фельетоны - 300000 рублей. |
Пришел перевод из «Нашего современника» за № 3 и 4 с «Гибелью красных Моисеев» 1 581 000 рублей. Правда, 158 000 пришлось заплатить за сам перевод, но все равно больше двух миллионов за месяц собралось.
Зашел в магазин, купил то, что написала Марина: пачка сигарет «LM» - 2 250 рублей; банка маслин без косточек (400 г) - 7 100 рублей; банка баклажанной икры (440 г) - 4 100; бутылка боржоми - 4000; мороженый хек (1 кг) - 11 000 рублей; бананы (1 кг) - 6 500 рублей.
Теперь в библиотеке Погодаевской школы бережно хранятся книги с автографом В. П. Астафьева. В фондах школы имеются видеозаписи, рассказывающие о встречах писателя с учащимися школы. Здесь действует школьный музей. И запись, оставленная рукой В. П. Астафьева в «Книге отзывов», является гордостью школы.
Виктор Петрович был всегда внимателен и добр к гостям. Он поведал им о создании фонда его имени, который присуждает ежегодно три премии за особые достижения в области культуры, литературы и искусства, о своём решении рекомендовать Погодаевскую школу на получение премии.
В мае 2000 года в школу пришло извещение, что правление фонда имени Астафьева за развитие народных промыслов и традиций присудило Погодаевской школе премию имени Виктора Петровича Астафьева в размере пятнадцати тысяч рублей.
И мы, красноярские писатели, его современники, счастливы и горды, что жили с Мастером рядом, дышали одним воздухом, не орали, не спорили, кто поумнее, а слушали и внимали каждое астафьевское слово, учились у него, живя рядом с ним, тянулись к нему, старались быть добрее сердцем, чище душой, перенимали его заразительный пример — больше и лучше работать.
Вот и на земле енисейской, которую Виктор Петрович любил всем сердцем, заложен прочный фундамент «маленьких» астафьевских встреч.
Разговор подытожил Виктор Петрович. Он говорил о состоянии современной литературы в России, её значении в нелёгкое время для народа. Он вспомнил и о недостроенной Подтёсовской школе:
— Что касается Подтёсовской школы Енисейского района, то я сказал губернатору Александру Ивановичу Лебедю, когда он ещё был в кандидатах, что надо её достраивать. Что посёлок хороший, читающий и нуждается в такой школе. Он тогда ответил мне, что когда наладится дело, то обязательно возьмётся за строительство этой школы. О Подтёсовской школе я говорю везде, где только бываю: и гостям, и иностранцам, и своим.
Потом в специально оборудованном уголке нашего балкона мы проявляли пленки, печатали через самодельный (из довоенного папиного фотоаппарата) увеличитель снимки, развешивали все это на веревочках, под конец обрезали и аккуратно рассортировывали. До сих пор «горжусь» некоторыми из своих отроческих фотографий, среди которых, конечно, самый важный объект любования - хорошенькая, как куколка, сестренка Танечка: Таня полутора лет с подолом, полным роз, где главное - капли утренней росы на них, и это якобы символ ее «утра жизни» (на этом символе особенно настаивал Ленька); двухлетняя Таня на пляже на плечах Аллы и Виты - «новое поколение»; Танечка двухтрех лет с пальцем во рту в глубокой задумчивости перед портретом Гоголя - «все впереди»; она же после сна в отражении на стекле распахнутого окна - «Во всех ты, душенька, нарядах хороша...»; она же в хороводе с такими же забавными малышами и т.д. и т.п.
Когда же в моей жизни наступил период балетного сумасшествия, он продлился гораздо дольше фехтования, во всяком случае, год точно. Это было, конечно, потому, что балетный кружок был более понятен для всех и туда записалась чуть ли не половина моих ровесниц из нашей школы. Сначала мы еле помещались в собственном спортивном зале, но через два-три занятия эта роскошная, неуправляемая и весело болтающая компания начала заметно сокращаться, и к моменту, когда мы освоили пять балетных позиций для ног и три главных позиции для рук, нас осталось не больше полутора десятков.
Пишу и с удивлением узнаю, что расшевелившаяся память, оказывается, может выдавать скрытые до поры целые залежи ушедших в прошлое реалий, эмоций, деталей прожитой жизни. Вообще же человеческая память замечательно держит в себе прежде всего былые чувства и штрихи быта. Но часто плохо верится, что это была я, именно я, нынешняя, уже далеко не юная отроковица, но почти созревшая для вечности старушка, наверное, снова впадающая в детство. И тем не менее.
Как я теперь понимаю, новое юбилейное торжество носило не столько показательно политический характер, сколько характер просветительский. Отсюда размах мероприятий был несколько поменьше. И все-таки он был очень широким и явился импульсом для многих направлений культуры: открытие Пушкинского заповедника в Михайловском и множества выставок во всех культурных учреждениях, выпуск всех 22 томов Полного академического собрания сочинений Пушкина, начало осуществления замечательного проекта акад. В.В.Виноградова - «Словарь языка Пушкина», не говоря уже о миллионных тиражах отдельных его произведений с чудесными иллюстрациями лучших художников или с нотами многих композиторов, а также оперные, балетные, театральные постановки и кинофильмы и прочее.
- Но есть вероятность, что он снова влюбиться в тот далекий образ девушки из другого мира и будет опять по ней страдать, - обронила Сана, как бы ни кому не обращаясь.
Лаура смерила ее настороженным взглядом, но как ни в чем не бывало, сказала Саше:
- Дело твое. Мы в свободном мире. Я же вижу, что ты на меня запал, никуда ты не денешься.
- Кто запал, девочка? Это ты на меня запала! - возмутился Саша.
- Да-да, конечно, мечтай, мальчик.
Она поймала на себе взгляд Саны, которая смотрела на них с полуулыбкой, и показала ей язык, от чего богиня только рассмеялась.
После разговора с Рэне Лакус проанализировал круг известных ему девушек - вампиров и пришел к неутешительным выводам. Они все были уже кем - то заняты или просто не нравились ему по каким - либо причинам и тогда он вновь вспомнил о человеческой девушке, что, как заноза засела в его мыслях...
Он даже вспомнил её имя, однажды услышанное на поле боя - Айко, Айхара Айко.
Он вспоминал её шоколадные глаза, волосы цвета рома, заплетенные в косички, так похожие на змей. Её слегка смуглую кожу, правильные черты лица и безудержную ярость ко всем вампирам, сквозящую во взгляде и страх. Перед Лакусом Вельтом встал страх. Страх, заставляющий испытывать эйфорию, чествовать своё превосходство над кем-то вроде неё, чествовать себя сильнее, чем он есть - мужчина - вампир, а она - слабая человеческая самка. Слабая. Манящая. Так и хочется впиться клыками в её нежную шейку, сдавить её тело, что бы услышать стоны, что так ласкают его слух.
. О, у него появилась идея, как он - один из аристократов, пусть и не дослужившийся до звания прародителя, всё же имел силу обращать людей в вампиров, нашёл способ сделать эту девушку - своей. Сначала, как личной зверюшкой, а затем, если он подчинит её полностью, то он сделает из неё вампира и тогда, она станет его навсегда. Верно - это была форма извращённой любви. Любви, доступной только Вампирам. Лакус знал, что будет участвовать в операции 'Снежная Мухоловка' по приказу королевы, а его друг Рэнэ - будет вместе с нагойскими аристократами, штурмовать Синдзюко. Если все пройдет, как планирует королева, они станут победителями в этой затянувшейся войне, а ещё - Айхару Айко, всенепременно окажется в его, Лакуса руках.
Кроули Юсфорд и Хорн Скальд были прародителями.
Вместе с Чесс Белль курировали префектуру Нагойя.
Эта парочка, отличалась особой рассудительностью и сдержанностью.
В вопросах войны, все было хорошо, в отличие от своих коллег из других префектур.
Кроули прекрасно понимал, что продолжаться так, как все происходит сейчас, не может долго. Многое в их мире было слишком шатким и поверхностным. Он любил Хорн, но их отношения были подобны тайфуну или вернее - танго над пропастью, пляске на лезвии бритвы.
Постоянные сражения с людьми, обладающими силой демонов, всё это слишком сильно портило ему жизнь. Он беспокоился, что его возлюбленную могут ранить, а этого он допустить не мог.
Чувства к Хорн у него появились не так давно по - меркам вампиров, где - то последние лет четыреста и остывать пока не собирались. О, Хорн его любила просто до невозможности. Можно сказать, что она его боготворила.
Хорн спала.
Она переутомилась на одном из заданий и теперь мило почивала на диванчике в кабинете у Кроули. Смех его её не разбудил.
Вампиру снился странный и волнительный сон. Ей снился Микаэль - слуга Батори, странная девушка в платье из дыма и какой - то юноша с черными крыльями.
Они держались за руки и смеялись, а между ними парила планета, в которой угадывалась Земля, а затем Солнце взорвалось и стало черной дырой, поглощающей всё под смех странной троицы. Хорн проснулась от ужаса, широко распахнув глаза.
Айхара Айко, несколько лет назад, закончившая, военную академию готовилась повести в бой доверенный ей взвод пехотинцев, которые окончили Академию несколько месяцев назад и ещё не успели побывать в настоящем сражении. Это не могло не беспокоить девушку. Она жила в двухкомнатной служебной квартире в Канто, рядом со штабом ЯИДА и о готовившейся операции узнала из приказа Курето. Она злилась, что Курето отдал подобный приказ, так как считала, что это чистой воды самоубийство. Пятьсот человек против трех тысяч вампиров и притом среди них были и аристократы. Вот кого она ненавидела и боялась больше всего. Один из аристократов пугал её все же нескольки больше - его имя она знала, так как слышала, как к нему обращались его соратники. Лакус, Лакус Вельт. Он был одним из сильнейших и один из самых жестоких убийц. Его можно было считать психом, маньяком, садистом, не имеющим в себе ничего человеческого, даже если и учесть, что вампиры не особо отличались от Людей внешне, а самое жуткое было в том, что он положил на неё глаз. Они слишком часто пересекались на поле боя. Айко начинала думать, что этот демон жаждет извести её и привести её жизнь к плачевному финалу. Он внушал ей ужас, и она знала, что он наверняка будет там, среди тех, кто вторгся в Синдзюко и наверняка там будут аистократы из Нагойя, а это означала скорую и все непременную смерть. Айко не знала, как быть.
– Спокойной ночи…
В блоке, у входа, глянув на дневального, чтобы не беспокоился, Рогов прошёл между нарами, почти вслепую нащупал ноги Коняка. А тот сидел. Не спал.
– Вот какое расписание, – сказал Рогов. – Я тут пометил несколько имён, остальных сам подбери. Вставай и формируйся. А я немного вздремну. За неисполнение буду...
На него смотрели бессонные, бесстыжие глаза Коняка. Конечно же, все десять гавриков будут к утру как штык!
Шли тогда к верхнему семикилометровому порогу без малого две недели. Скитский здорово уставал. Да и все тоже. Коняк ныл: «Я же на советскую власть ни одного дня за всю талантливую жизнь не работал, это же сплошная каторга». Скитский спрашивал у Рогова: «Привал?» Рогов говорил: «Тут три гольца надо одолеть... Через пять часов, не раньше... А может, раньше...». Раньше почти никогда не получалось.
Потом на Рогова всё чаще стал покрикивать зампохоз партии, кандидат наук: эй ты да эй ты!.. Они как-то первыми одолели булыжистый перекат, присели под тоненькой пихтой. Полукилометровая цепочка партии двигалась где-то ещё за тем мысочком. Замнач и кандидат наук сказал: «Всё твоё поведение, зэк...»
Потом, когда Рогов выпустил его сытое горло из своих пальцев, продолжал речь, как после обыкновенного перерыва на обыкновенном совещании:
– Вся беда в том, Павел Гордеевич, что мы элементарно не можем договориться... Ну, кто же не понимает, что эта «икспидиция» – последнее мероприятие в жизни нашего уважаемого, бесконечно уважаемого... Но мероприятие сорвалось. Ничего такого, что бы, как уксусная эссенция, ударило в нос, не предвидится...
Конная цепочка партии постепенно вытягивалась из дальних ивняковых зарослей. Рогов различил: Коняк, как обыкновенно, чуть в сторонке, страхует цепочку лошадей со стороны пенистой стремнины. Дурак. Ему бы взять первую лошадёнку за поводья – и вся страховка.
И почему-то тогда впервые увиделось, различилось так противно рядышком это умное, гладкое молодое лицо. Тут совершенно ни за что нельзя было зацепиться. Просто не за что.
– Вчерашней ночью… – начал Рогов.
– Давай проведём мы партию вот по этим трём главнейшим направлениям. Так ведь у вас, горняков, говорится?.. Силёнки у меня на исходе, но я счастлив буду, Павел Гордеевич. Должно получиться!
– Василий Пантелеевич, ты будто меня агитируешь…
– Оправдываюсь. И не каюсь, что оправдываюсь. Пойдёшь в партию моим личным консультантом. Но есть штатные расписания. По штатному расписанию, ты пойдёшь как старший рабочий. Наберёшь из лагеря десяток-полтора, которые понадёжнее...
– Надёжных нет, начиная с меня...
– Вот начиная с тебя – десяточек. Остальные в партии – двадцать шесть и одна.
– Неужели интересная?
– Как я могу иметь суждение… Суждение имеет мой помощник по хозяйству. Глаз с ней не спускает.
Потом они прошли через переднюю комнату, мимо цветов из стружек, и сидели на тёмном крыльце.. Туманы в этих горах падают рано, сразу после солнцезахода. Крыльцо было влажным.
Рогов смастерил самокрутку и потом сообщил своему административному и научному руководителю, что есть здесь в зоне один тип. У него за плечами тридцать четыре ограбленных храма различных вероисповеданий, но больше православных. В розницу: католических – два, одна синагога, в последний раз на буддийской вере погорел.
– А что?.. – Скитский пожал плечами. – Никаких синагог или буддийских смолокурен у нас в экспедиции не имеется. Человеку не на чем будет свихнуться…
Тень от пихтовой горки давно уже закрыла узкий распадок. Туман отстоялся. Где-то далеко внизу перекликались люди на реке. А может, это только чудилось, что люди. Может, это так умеет молчать вечерняя тайга?
Дом свиданий – из дощечек «в ёлочку». Это уже во внешней производственной зоне. Где-то за тучами всё медлило садиться солнце. В горе, в жухлой разреженной пихтовой прозелени, наверное, у вольнонаемных, одиноко вспискивала гармошка.
…В передней комнатке столик посредине, пёстрая штапельная скатёрка на нём, и на скатёрке глиняный кувшин с цветами из раскрашенной деревянной стружки…
Двери уже раскрылись, и в них встал высокий седоусый человек. Глаз его в вечернем блеклом свете сразу-то не различишь, но во внимательном прихмуре бровей что-то такое знакомое... Значит, уже академик и депутат Верховного, как сказал с уважительной дрожью в голосе Кузьма Кузьмич.
– Здравствуйте, гражданин депутат...
– Не юродствуйте, Павел Гордеевич...
Скупой приглашающий жест.
Рогов допил кофе, отставил пластмассовую чашечку.
– Слушаю вас, Василий Пантелеевич...
– Слушаю!.. – взорвался академик, вскочил, метнулся к оконцу, отдёрнул блеклую занавесочку. – Он меня слушает, видите ли...
Остановился. В оконном проёме – плечи вислые, стариковские, спина широченная, прямая, лопатки под рубахой, как две семивершковые доски.
– Он меня слушает...
– Мне можно уйти, гражданин депутат?
– Сидеть!
Рогов допил кофе, отставил пластмассовую чашечку.
– Слушаю вас, Василий Пантелеевич...
– Слушаю!.. – взорвался академик, вскочил, метнулся к оконцу, отдёрнул блеклую занавесочку. – Он меня слушает, видите ли...
Остановился. В оконном проёме – плечи вислые, стариковские, спина широченная, прямая, лопатки под рубахой, как две семивершковые доски.
– Он меня слушает...
– Мне можно уйти, гражданин депутат?
– Сидеть!
Потом Скитский присел рядом, положил ладонь на руку Рогова.
В этом году лето пришло на псковскую землю раньше обычного. Солнце щедро одаривало почву теплом и силой, по-хозяйски выгнало весеннюю прохладу из бескрайних лесных просторов. Самая последняя травинка, самый чахлый куст тянулись вверх, стараясь явить себя миру. Над речной водой роилась мошкара, в полях шныряли полевки. Вернувшиеся аисты парили в небе, вспоминая места прошлогоднего гнездования. Верхушка электрического столба — идеальная точка для летнего дома. Ни один хищник не осилит отвесную бетонную гладь, а жужжащий ток вразумит подвыпившего мужика, вдруг ощутившего непреодолимое желание пообщаться с гордой птицей.
Таксист предупредительно сбросил скорость. Прыткий «жигуленок» соскочил с асфальта на большак, оставляя за собой клубы пыли. По днищу просевшей машины зашуршал песок. В Острове прибывшие на автовокзал быстро расхватали частников, и припозднившемуся таксисту пришлось одному загружать четырех пассажиров с поклажей. Сестры, фигурами походившие на матрешек, по очереди влезали в такси. С каждой посадкой ржавый «жигуленок» скрипел, проседал, но вес держал. Ольга, старшая из сестер, заняла место рядом с водителем. Анна, привыкшая всегда быть рядом с сестрой, грустно села сзади. Младшая Зина с трудом запихнула рюкзак в багажник и втиснулась в такси последней, поджав худосочную племянницу. Маша, зажатая между грузными родственниками, мечтала поскорей добраться до места ссылки, уединиться и тайком выкурить сигаретку. С работы ее уволили, и мать на лето потащила дочь в деревню.
В Рублёво, крошечной деревеньке, затерянной в полях Псковской области, темнеет рано. Чуть засиделся мужик в гостях, вышел на улицу, а без фонаря домой уже и не вернуться. Электричество, благо цивилизации, дотянули до жителей Рублёва не так давно. Советская власть, несмотря на масштабность плана ГОЭЛРО, провела электричество только в конце 60-х. Постановления партии и правительства взрослые зачитывали, а детишки делали уроки, под тусклым светом керосинок. В совхоз и школу за три километра добирались на телегах или пешком. Окончивших школу, отправляли овладевать профессией в город. Одни возвращались в родные места, другие, на гордость родителям, становились городскими.
Работы в совхозе и личном хозяйстве всегда навалом. Страна выжимала все соки из сельских тружеников. Отгорбатившись на благо «кипучей, могучей», измученные совхозники занимались личным хозяйством. Жили небогато, но с верой в завтрашний день. В лихие 90-е совхоз пошел по миру, труженики перерезали голодающую скотину и потянулись к детям в города. В деревне остались верные земле старики да те, кому ехать некуда. Стук топора покинул деревню, избы гнили, посевные поля заросли сорной травой. Летом, правда, городские вспоминали о брошенной недвижимости, целебной силе деревенского эфира и возвращались вкусить деревенского колорита.